— Я ищу руды, чтобы из них можно было сделать сталь. Чтобы можно было проложить дороги…
— То есть ты ищешь не золото?
— Из золота многое не сделать, а из железа…
— Я знаю, где есть руда. И где есть многое другое, из чего можно делать полезные вещи. Но я умру через четыре месяца, так что если ты хочешь это увидеть, то нам придется поспешить.
— Я могу отправиться хоть сейчас. Мальчика мы с собой возьмем?
— Я могу понимать твои слова, и могу говорить слова, которые ты поймешь. Нам будет нужен один погонщик, три лошади. И, если у тебя есть, немного денег, чтобы купить еды и не тратить время на охоту.
— Лошади у меня есть…
— Я знаю. Погонщика купим на торге, обойдется в три рубля. Выходим завтра, за два часа до рассвета. Я знаю, где ты будешь ночевать, приду и разбужу. Пойдем на торг, еще успеем…
Путешествие было очень интересным: старика, похоже, знали везде и в любом улусе его встречали с большим почетом. Кормили хорошо, давали свежих лошадей… Своих старик оставил уже на третий день экспедиции, сказав Николаю Павловичу, что тот заберет их на обратном пути:
— За ними присмотрят, с ними все хорошо будет.
— Ты в этом уверен?
— Меня здесь все знают… Хухэ Мунхэ тэнгри дал мне дар лечить людей, я тут многих уже излечил. Люди мне благодарны.
— Ну… ладно.
— Твои лошади устали, а нам надо спешить: мне уже очень мало осталось времени жить. Совсем мало, а показать тебе нужно еще много…
Старик действительно знал очень много. Он показал Николаю Павловичу огромное, по его словам, месторождение молибдена и меди, очень богатое месторождение железа, приличное месторождение манганума. Гиттенфервалтер очень не сразу задумался, откуда старик-кочевник из дикого племени вообще такие слова знает — но оказалось, что он еще знает очень много слов, которые даже сам Николай Павлович в жизни не слышал. Просто оказалось это не очень вовремя…
Экспедиция уже подходила к концу и старик, невзирая на уже всерьез опустившуюся на землю зиму изо всех сил спешил вернуться в Усть-Кяхту. Очень спешил «успеть до того, как помрет» — и, чтобы сократить путь, решил пройти по довольно длинному ущелью. А когда под ногами загудела земля, он, крича «хараал идсэн сейсмопрогноз», скинул со спины свой мешок с припасами, схватил Николая Павловича за руку и поволок его в пещерку, видневшуюся рядом. В пещерку они забежать успели — вдвоем, так как погонщика старик отпустил еще неделю назад. А вот лошади с вьюками остались снаружи – и судьба их была печальна: всё накрыла огромная снежная лавина.
Когда они забегали в пещерку, Николай Павлович больно стукнулся о стоящий у входа камень, а затем, когда по ушам ударила тугая воздушная волна, почти сознание потерял от двойной боли. Придя же в себя, с удивлением увидел, что дэнзэ — серебряный шарик на шапке старика — ярко светится, позволяя увидеть окружающую действительность. Довольно печальную: вход в пещерку был плотно забит снегом.
— А ведь это — жопа, — произнес старик по-русски, и пояснил: — хрен мы отсюда выкопаемся.
— Почему хрен?
— По кочану, — непонятно пояснил старик, так ничего и не прояснив.
— Если копать по очереди…
— Тут нам воздуха осталось на несколько часов, а снега там… — он вытащил откуда-то из под полы дэгэла свой карамультук и выстрелил в снежную стену.
— Ты сюда и свой карамультук прихватил? — удивился поручик.
— Не карамультук, а новейшую винтовку, ее по спецзаказу мне в Льеже изготовили. А что толку? Пуля пробивает пласт снега метров на двадцать, а тут — он поглядел в оставленную пулей дырку — снега гораздо больше. И тебе отсюда сейчас ну никак не выбраться.
— А тебе?
— Меня-то эвакуаторы вытащат. А носитель — мы его четыре года назад нашли, причем когда реанимировать было уже поздно. Ладно, попробуем хоть тебя спасти, — он достал из-под полы дэгэла большую плоскую флягу. — Пей, это анабиозный артифриз…
— Что?
— Какая тебе разница? Зелье волшебное, напиток богов, дающий смертным силы чтобы не умереть. Пей! Выпил? Теперь слушай и запоминай: ты, как медведь, заснешь надолго и проснешься, когда весь этот снег растает. Не весь, а когда через проталину воздух свежий сюда попадет… Когда проснешься, тебе будет нужно много пить, а в качестве побочного эффекта помолодеешь лет на десять, не меньше — но только если будешь хорошо кушать. Я тебе винтовку свою оставлю чтобы ты мог дичи набить.
— А я сумею из нее выстрелить и попасть куда-то?
— Сумеешь, вот тут все написано. Здесь — запасной порох чтобы патроны переснарядить, пули запасные. Ты, парень, грамотный, разберешься. А теперь снимай полушубок и ложись на него: сейчас анабиозный аэрогель сюда напущу, нужно, чтобы ты лежал удобно. Лёг? Слушай дальше: сколько ты проспишь — никто не знает, так что вот тут — он показал какую-то серую костяную коробочку — будет написана текущая дата. Ее с собой не бери, она сгорит через несколько часов после попадания на нее свежего воздуха. И да, на тушку старика внимания, когда проснешься, не обращай, а лучше вообще о нем забудь. Все, засыпай — и прощай: мы уже больше не свидимся в этом мире. А в другом… туда тебе точно не попасть: столько энергии, сколько нужно для переноса живой тушки, на Земле еще лет пятьсот произвести не смогут. Меня сюда точно больше не пустят: наследил я уже изрядно. Да и неизвестно, будет ли кому меня пускать: мы до сих пор не определили, реальности ветвятся или меняются. Я уверен в первом, поскольку сам я еще здесь, но… неважно, забудь. Так что глазки закрывай, баю-бай — старик хрипло рассмеялся. — В общем, успехов в труде и счастья в личной жизни!
Глава 2
Проснулся Николай Павлович как-то сразу: просто открыл глаза и почувствовал острое желание встать. Не по нужде, а просто — и сна ни в одном глазу не было. Но вокруг было совершенно темно, и лишь каким-то шестым чувством он определил, что с одной стороны дует легкий сквознячок. Встал, осторожно подошел, воля перед собой руками, к месту, откуда дуло, и уперся руками в снег. Почти такой же, каким он был до… до сна? Не совсем такой же: тогда был плотный, но мягкий, а этот — какой-то колючий. Но главным было не это: вверху снежной стены он заметил сереющее отверстие. Совсем небольшое — но когда он сунул в него руку, то понял: его и расширить несложно. Несколько движений рукой — и дыра в снежной стене стала уже настолько большой, что через нее можно было рассмотреть… по крайней мере можно было увидеть, что там, за стеной снега, густые сумерки. А если внимательно (и очень терпеливо) в эти сумерки вглядываться, то можно понять, что там уже светает.
Примерно через час (очень примерно, время определить было трудно, так как непонятно было, какое там, за снежной стеной, время года) рассвело настолько, что поручик смог увидеть, что снежная стена теперь была вряд ли больше пары саженей толщиной. А еще спустя час, когда противоположная сторона ущелья осветилась солнцем, он выяснил еще две вещи. Первая оказалась очень неприятной: снятые (очевидно, старым Лодондагбой) его сапоги при попытке их надеть просто развалились: кожа пересохла и стала хрупкой. Вторая тоже радости не доставила: сукно мундира держалось неплохо, а вот нитки, которыми мундир был пошит, лопались при малейшем натяжении. Но старик сказал, что нужно много пить и, по возможности, есть — а в пещерке не было ни воды (от растаявшего снега она вся стекала куда-то наружу), ни еды. Все, что там нашлось — это совершенно высохшее тело старика, аккуратно сложенная стопка его одежды, гуталы. Последние Николая Павловича особенно порадовали: босиком по дикой природе особенно не побегаешь. А размер — так зимние гуталы делались с расчетом, чтобы ногу, перед тем, как ее в сапог вставить, можно было обернуть овечьей шкурой.
Без шкуры стариковы сапоги оказались ему «почти впору» — то есть с портянкой вполне можно надеть. А портянки — мундир-то по швам весь разошелся, всяко его не носить…
Стало понятно, почему старик предупреждал его о питье: пить хотелось страшно, а снег жажду почему-то не утолял — так что, выбравшись наружу, горный офицер чуть ли не бегом бросился к протекающему на дне ущелья ручью. А затем снова и снова к нему спускался. Правда, во второй раз он спустился чтобы просто вымыться: от тела стало изрядно пованивать. Но потом вонь уже не досаждала: то ли прошла, то ли он к ней принюхался… Но скорее именно что прошла: то, что из организма вытекало, было противного зеленоватого цвета и воняло просто ужасно. Но вот есть вообще почему-то не хотелось.